Когда Карл позвал, Жюль пришёл сразу же.
"Ты такого ещё никогда не видел. Это как твои рисующие нейросети, только для звука."
Карл говорил интригующе, и Жюль - несмотря на то что уже собирался домой, решил всё же зайти к нему в офис. Конечно, повлияла и погода за окном: там начинало капать, а тёмные тучи предвещали скорый ливень. Идти к стоянке под дождём очень не хотелось, и Жюль, может даже бессознательно, как мог долго откладывал этот момент.
Стол у Карла был завален больше обычного. Стаканы из-под кофе стояли на грампластинках, а вокруг клавиатуры были разбросаны кассеты, плёнки, диски и множество устройств, больших и маленьких, для воспроизведения и записи. Карл следил за монитором, и не повернул лица к вошедшему, но поднял палец и сразу начал:
"О, вот и ты. Смотри".
"Ты такого ещё никогда не видел. Это как твои рисующие нейросети, только для звука."
Карл говорил интригующе, и Жюль - несмотря на то что уже собирался домой, решил всё же зайти к нему в офис. Конечно, повлияла и погода за окном: там начинало капать, а тёмные тучи предвещали скорый ливень. Идти к стоянке под дождём очень не хотелось, и Жюль, может даже бессознательно, как мог долго откладывал этот момент.
Стол у Карла был завален больше обычного. Стаканы из-под кофе стояли на грампластинках, а вокруг клавиатуры были разбросаны кассеты, плёнки, диски и множество устройств, больших и маленьких, для воспроизведения и записи. Карл следил за монитором, и не повернул лица к вошедшему, но поднял палец и сразу начал:
"О, вот и ты. Смотри".
Отодвинув кресло, заполненное наушниками самых разных размеров...
Отодвинув кресло, заполненное наушниками самых разных размеров, Жюль придвинул второе - чистое - и сел рядом.
"Неделю назад я, наконец, начал разбираться с музыкой. Ты не представляешь, сколько у нас в архивах музыки! Чёртова прорва записей, и все - в нечитаемом виде. Пластинки, плёнки, MP3 диски... Диски, ты представляешь? Мне потребовалось полчаса, чтобы притащить сюда полную коробку дисков, и ещё полтора - чтобы найти хоть один проигрыватель, способный их прочитать".
Пока Карл рассказывал о дисководах и поисках магнитофона, Жюль рассматривал дисплей. Он был почти весь заполнен девятками, оставалось только несколько нулей в правом нижнем углу - но и они постепенно убывали. Похоже, что-то заканчивало работать. Скорее всего, эта самая нейросеть, про которую говорил Карл, доедала последние звуки. Все эти килограммы часов, написанные тысячами людей и прослушанные миллионами, превращались в байты и перемалывались внутри программы, которая должна была создать идеальный звук.
"Смотри, о чём я подумал, - рассказал Карл, пока сеть догрызала последние пластинки, - ты же помнишь про рисующие нейросети? Ну, те самые программы, которые сначала смотрят на картинки, изучают формы и цвета, а потом пытаются рисовать. Они состоят из двух частей: одна смотрит на картины художников и учится что-то в них видеть. Вторая часть лепит цвета как попало и спрашивает у первой части, насколько похоже получается. Поначалу выходит не очень, но нейросети быстро учатся: им не надо тратить две недели на то чтобы сделать эскиз, первый и второй набросок, подождать пока просохнут краски или привезут из магазина новый холст. Программа может клепать рисунки миллионами и миллионами, и в тот момент когда она рисует что-то похожее на правду, первая часть - которая видела настоящих художнков - говорит второй, что у неё получается. И та старается ещё пуще прежнего, пока не начнёт повторять старинные полотна и эффекты современных мастеров. Получается, она учится почти как человек, хотя и в миллион раз быстрее. Была ещё история: людям предлагали на выбор картины, сгенерированные нейросетью и нарисованные живым художником. И те далеко не всегда видели разницу!"
Жюль, конечно, помнил эту историю. Он сам когда-то писал статью о том, как тренировать такие нейросети. Программы такого рода быстро становятся слишком сложными, чтобы можно было разобраться, что они делают на самом деле. В какой-то момент это становилось похоже на чёрный ящик: люди знали что положить внутрь, чтобы потом достать то что им нужно, но процесс превращения оказывался совершенно неосязаемым, непостижимым. Хотя, можно было проследить каждый шаг и прочитать каждую цифру в коде, но как из входных данных получался результат, сказать было невозможно.
"Так вот, смотри о чём я подумал, - продолжал Карл. - Звук. У звука тоже есть форма, мы её хорошо слышим. Форма звука определяет всё: его громкость, настроение, тембр - всё то, что заставляет нас слышать и понимать музыку. Так что я всю последнюю неделю ходил по архивам, по знакомым и друзьям, по магазинам и сайтам, искал хорошую и плохую музыку. Потом переписал всё и отдал этой программе-художнику. И сказал ему: вот тебе песня. Она плохая. Наверное, на десять баллов из ста. А эта - очень хорошая, на девяносто. А эта - средненькая, ни то ни сё, я бы поставил ей шестьдесят. Ты понимаешь, к чему я клоню?"
Жюль, конечно, понимал.
"В итоге я сформировал огромный массив музыки. Мне пришлось выпрашивать у начальства доступ к суперкомпьютеру, потому что на моём ноутбуке эта история прокручивалась бы двести лет. Но тут тоже проблема: суперкомпьютеры не подключены к интернету. Они вообще ни к чему не подключены! Ну, то есть, к ним можно подцепиться, чтобы с ними работать. Но никто никогда не заходил с них в личную почту, не играл, не слушал музыку! Так что я стащил из серверной вот эту конструкцию, - Карл показал на свой старенький ноутбук с очень странной формы кабелем, уходящим в стену, - чтобы можно было подключиться к суперкомпьютеру и через него уже работать в сети. Ужасно неудобная штука, хотя тут есть много всего интересного..."
За окном вспыхнула молния и громыхнуло. Зашумели падающие на землю тяжёлые капли дождя. Жюль поёжился.
"Ну так вот. Я сдал программе все эти мелодии с оценками и попросил: напиши мне то, что я оценю на сто баллов. То, за что будет не жалко отдать все деньги мира. То, что потрясёт до глубины души, и после чего я уже не останусь прежним. Напиши мне что-то необыкновенное".
И как, - поинтересовался Жюль?
Ну вот, крутится - ответил Карл и с нетерпением уставился в монитор.
За окнами бушевала гроза, уже совсем стемнело, и уходить хотелось ещё меньше, чем обычно. Карл готовился слушать свою стобалльную мелодию: достал большие наушники. Жюль сходил на кухню, принёс кофе и пару сендвичей. Догорали последние цифры. Программа училась и переучивалась, съедала ноты и слова, генерировала формы и превращала их в звук.
Наконец, последний нолик превратился в девятку. Монитор загорелся зелёным, всё было готово.
Карл отпил кофе и надел наушники. "Сейчас, - картинно жестикулируя произнёс он, - я услышу то, что навсегде перевернёт наши представления..." И замолчал.
Сначала Карл замер и побледнел. Потом плотно прижал наушники к голове. Широко раскрыл глаза и упёрся в монитор.
"Что там, что там?" - спросил Жюль.
Потом переспросил.
Карл не отвечал. Он слушал так, будто не слышал и не видел больше ничего на свете. За окном снова сверкнула молния, проревел взрыв грома. Жюль резко поднялся, повернул кресло товарища к себе. Карл смотрел на него снизу вверх испуганным, ничего не понимающим взглядом. Жюль с силой потянул на себя провод наушников и выдернул их, тогда включился звук в ноутбуке.
Из динамиков донёсся голос:
"...в конце-концов, я же знаю, где живут твои жена и дети..."
После этих слов, едва слышных, стало очень тихо. Дождь как будто выключили. Жюль вдруг услышал, как громко бьётся его сердце. Голос наверное, услышал себя через микрофон и тоже замолчал.
"Что он сказал?" - крикнул Жюль, схватил Карла за плечи и встряхнул. Карл смотрел на него, открывал и закрывал рот, но ничего не мог произнести.
"Где тут интернет, - Жюль начал стряхивать со стола диски и кассеты, - где проклятый интернет? Отрубай, отрубай!"
Карл трясущимися руками поднял ноутбук, оторвал кабель и отбросил в сторону. Ноубтук он продолжал держать в руках.
"Что он говорил?!"
"Он сказал... Сказал что теперь понимает... - лепетал Карл, - Говорит, что знает... Боже, откуда он знает, где живёт Лиза?"
"Что ты ему скормил?" - Жюль ходил по комнате, хватал диски и отбрасывал в сторону. Самые обычные диски, классика, поп, рок на двадцати языках.
"Всё... Всё до чего мог дотянуться. Ничего такого, просто музыка. Жюль! Жюль, что же будет? Лиза, что с Лизой?!"
Карл вскочил, но Жюль его удержал.
"Лиза! Я должен знать, что с ней!" - вырывался Карл, но вырваться не мог.
"Успокойся, подожди" - Жюль несколько раз вдохнул, пытаясь привести в порядок мысли. Действительно, если произошло страшное, надо было узнать об этом как можно скорее, или хотя бы предупредить. Но с другой стороны, можно ли оставлять тут всё как есть? Не выберется ли программа наружу?
За окном громыхнуло.
Жюль посмотрел на телефон. Мобильная связь не работала - видимо, из-за грозы. Стационарные телефоны наверняка тоже отключились. Свет иногда мигал, если бы оборудование не было подключено к аварийным генераторам, здесь было бы уже темно.
"Погоди, Карл. Карл!" - крикнул Жюль, чтобы его товарищ немного успокоился. Крик подвействовал, Карл перестал дрожать как раньше.
Так, давай думать. Интернет мы отключили, так? Значит, программа не вылезет?
Карл покачал головой: "Суперкомпьютер не подключен ни к чему кроме пульта управления. А пульт управления - вот он, у нас. Но он же не может вылезти в розетку, так ведь?"
Жюль немного успокоился. Действительно, программы через розетку перемещаться не умеют. Программа записана в компьютере, а значит далеко ей не уйти.
Ноутбук засветился зелёным. Динамики зашипели, компьютер приготовился говорить, но Жюль быстро выключил звук. С компьютером надо было что-то решать, и как можно быстрее: если программа продолжит развиваться - никто не знает, до чего она дойдёт. В конце-концов, она учится в тысячу раз быстрее человека.
"Ты делал копии? Писал что-то вне этой системы?"
Карл снова покачал головой: "Нет, у моего компютера не хватило бы можности даже загрузить эту программу, что уж там говорить про обучение..." "То есть, если мы выключим рубильник, всё пропадёт, да?"
Суперкомпьютер работал со слишком большим количеством информации, чтобы запоминать её полностью. Если что-то сидит внутри, то обесточив систему можно стереть всё. Конечно, вместе с остальной информацией: биржевыми сводками, прогнозами погоды - всем, чем занимались внутри этой системы. Но лучше не рисковать.
Жюль сделал глубокий вдох и успокоился совершенно. Теперь ему был виден полный план дальнейших действий.
"Итак, что мы сейчас делаем. Карл, успокойся, слушай меня! Что мы делаем: я еду к Лизе и говорю ей чтобы сидела дома и никуда не выходила, хорошо? Еду я, потому что ты должен будешь всё отключить. Обесточить всё, чтобы ни на одной плате не осталось ни одного электрончика. Стираешь всё из памяти ноутбука. Уадляешь все записи. Дёргаешь рубильник, останавливаешь суперкомпьютер. Ты понял меня? Как закончишь - постарайся позвонить мне или хотя бы написать. Связь сейчас никакая, но может наладиться. Ты понял? Удаляешь всё и звонишь мне".
Карл кивнул. Видимо, тон Жюля действовал успокаивающе. Он сразу принялся за дело, начал отключать все проигрыватели и записывающие станции. Жюль быстрым шагом вышел из офиса и направился к стоянке. На улице лил сильный дождь.
Добежав до машины он со всей возможной скоростью, он понёсся к дому Карла. Они жили недалеко, часто виделись на корпоративах и иногда заходили друг к другу в гости. Жюль вспоминал лицо Лизы, и внутри у него что-то переворачивалось, заставляя гнать всё быстрее и быстрее. Наконец, он приехал, выбежал из машины, бросился к крыльцу и начал громко звонить в дверь. Через несколько секунд дверь открылась.
На пороге стояла Лиза в кухонном фартуке, сзади выглядывали двойняшки. Она всплеснула руками: "Ах, какой ты мокрый, скорее заходи!"
Жюль ввалился в прихожую, опёршись на стену, и сел на пол. Он вдруг почувствовал усталость, которая сменялась облегчением. "Всё хорошо" - только и мог он произнести.
"Ну как, хорошо? Ты же весь промок!" - суетилась вокруг Лиза, принося полотенца и топая по всей квартире.
"Это неважно, ничего уже не важно" - устало бормотал Жюль.
Только через полминуты он встряхнулся и вспомнил, что осталось ещё кое-что. Он поднял руку и тихо спросил: "Ответь, пожалуйста, это очень важно. Несколько минут назад ничего не происходило странного? Никто не писал, не звонил, не приходил?"
Лиза задумалась. "Ну да, как раз несколько минут назад..."
Жюль напрягся.
"Минут десять-пятнцадцать назад - вот буквально перед твоим приходом, сюда позвонили".
В кармане у Жюля прожужжал телефон. Он достал и посмотрел на монитор: там было сообщение от Карла: "Всё удалено".
"Это был странный голос... - продолжала она. - Вроде и знакомый, а вроде и нет. Он спросил, не тут ли живёт Карл Линней. Не я ли Лиза, его жена. Спросил, как у меня дела, всё ли хорошо. Я, конечно, пожаловалась на погоду и громких соседей... Но в конце концов, у меня же действительно всё хорошо! Так я ему и ответила. - засмеялась она. - Тогда он сказал следующее, я это очень хорошо запомнила. Он сказал: тогда передайте вашему мужу, пожалуйста следующее. Может быть, сказал он, вы меня и не поймёте, но я действительно рад, что у вас всё хорошо. Надеюсь, он сможет простить меня за всё, что произошло. Когда я говорил это, я был совсем другим человеком. И он положил трубку. А кто это был? Вы с ним знакомы?"
"Можно сказать и так" - ответил Жюль и закрыл глаза. А про себя подумал: "Совсем другим? Кто знает... В конце-концов, он действительно учился в тысячу раз быстрее человека".
"Неделю назад я, наконец, начал разбираться с музыкой. Ты не представляешь, сколько у нас в архивах музыки! Чёртова прорва записей, и все - в нечитаемом виде. Пластинки, плёнки, MP3 диски... Диски, ты представляешь? Мне потребовалось полчаса, чтобы притащить сюда полную коробку дисков, и ещё полтора - чтобы найти хоть один проигрыватель, способный их прочитать".
Пока Карл рассказывал о дисководах и поисках магнитофона, Жюль рассматривал дисплей. Он был почти весь заполнен девятками, оставалось только несколько нулей в правом нижнем углу - но и они постепенно убывали. Похоже, что-то заканчивало работать. Скорее всего, эта самая нейросеть, про которую говорил Карл, доедала последние звуки. Все эти килограммы часов, написанные тысячами людей и прослушанные миллионами, превращались в байты и перемалывались внутри программы, которая должна была создать идеальный звук.
"Смотри, о чём я подумал, - рассказал Карл, пока сеть догрызала последние пластинки, - ты же помнишь про рисующие нейросети? Ну, те самые программы, которые сначала смотрят на картинки, изучают формы и цвета, а потом пытаются рисовать. Они состоят из двух частей: одна смотрит на картины художников и учится что-то в них видеть. Вторая часть лепит цвета как попало и спрашивает у первой части, насколько похоже получается. Поначалу выходит не очень, но нейросети быстро учатся: им не надо тратить две недели на то чтобы сделать эскиз, первый и второй набросок, подождать пока просохнут краски или привезут из магазина новый холст. Программа может клепать рисунки миллионами и миллионами, и в тот момент когда она рисует что-то похожее на правду, первая часть - которая видела настоящих художнков - говорит второй, что у неё получается. И та старается ещё пуще прежнего, пока не начнёт повторять старинные полотна и эффекты современных мастеров. Получается, она учится почти как человек, хотя и в миллион раз быстрее. Была ещё история: людям предлагали на выбор картины, сгенерированные нейросетью и нарисованные живым художником. И те далеко не всегда видели разницу!"
Жюль, конечно, помнил эту историю. Он сам когда-то писал статью о том, как тренировать такие нейросети. Программы такого рода быстро становятся слишком сложными, чтобы можно было разобраться, что они делают на самом деле. В какой-то момент это становилось похоже на чёрный ящик: люди знали что положить внутрь, чтобы потом достать то что им нужно, но процесс превращения оказывался совершенно неосязаемым, непостижимым. Хотя, можно было проследить каждый шаг и прочитать каждую цифру в коде, но как из входных данных получался результат, сказать было невозможно.
"Так вот, смотри о чём я подумал, - продолжал Карл. - Звук. У звука тоже есть форма, мы её хорошо слышим. Форма звука определяет всё: его громкость, настроение, тембр - всё то, что заставляет нас слышать и понимать музыку. Так что я всю последнюю неделю ходил по архивам, по знакомым и друзьям, по магазинам и сайтам, искал хорошую и плохую музыку. Потом переписал всё и отдал этой программе-художнику. И сказал ему: вот тебе песня. Она плохая. Наверное, на десять баллов из ста. А эта - очень хорошая, на девяносто. А эта - средненькая, ни то ни сё, я бы поставил ей шестьдесят. Ты понимаешь, к чему я клоню?"
Жюль, конечно, понимал.
"В итоге я сформировал огромный массив музыки. Мне пришлось выпрашивать у начальства доступ к суперкомпьютеру, потому что на моём ноутбуке эта история прокручивалась бы двести лет. Но тут тоже проблема: суперкомпьютеры не подключены к интернету. Они вообще ни к чему не подключены! Ну, то есть, к ним можно подцепиться, чтобы с ними работать. Но никто никогда не заходил с них в личную почту, не играл, не слушал музыку! Так что я стащил из серверной вот эту конструкцию, - Карл показал на свой старенький ноутбук с очень странной формы кабелем, уходящим в стену, - чтобы можно было подключиться к суперкомпьютеру и через него уже работать в сети. Ужасно неудобная штука, хотя тут есть много всего интересного..."
За окном вспыхнула молния и громыхнуло. Зашумели падающие на землю тяжёлые капли дождя. Жюль поёжился.
"Ну так вот. Я сдал программе все эти мелодии с оценками и попросил: напиши мне то, что я оценю на сто баллов. То, за что будет не жалко отдать все деньги мира. То, что потрясёт до глубины души, и после чего я уже не останусь прежним. Напиши мне что-то необыкновенное".
И как, - поинтересовался Жюль?
Ну вот, крутится - ответил Карл и с нетерпением уставился в монитор.
За окнами бушевала гроза, уже совсем стемнело, и уходить хотелось ещё меньше, чем обычно. Карл готовился слушать свою стобалльную мелодию: достал большие наушники. Жюль сходил на кухню, принёс кофе и пару сендвичей. Догорали последние цифры. Программа училась и переучивалась, съедала ноты и слова, генерировала формы и превращала их в звук.
Наконец, последний нолик превратился в девятку. Монитор загорелся зелёным, всё было готово.
Карл отпил кофе и надел наушники. "Сейчас, - картинно жестикулируя произнёс он, - я услышу то, что навсегде перевернёт наши представления..." И замолчал.
Сначала Карл замер и побледнел. Потом плотно прижал наушники к голове. Широко раскрыл глаза и упёрся в монитор.
"Что там, что там?" - спросил Жюль.
Потом переспросил.
Карл не отвечал. Он слушал так, будто не слышал и не видел больше ничего на свете. За окном снова сверкнула молния, проревел взрыв грома. Жюль резко поднялся, повернул кресло товарища к себе. Карл смотрел на него снизу вверх испуганным, ничего не понимающим взглядом. Жюль с силой потянул на себя провод наушников и выдернул их, тогда включился звук в ноутбуке.
Из динамиков донёсся голос:
"...в конце-концов, я же знаю, где живут твои жена и дети..."
После этих слов, едва слышных, стало очень тихо. Дождь как будто выключили. Жюль вдруг услышал, как громко бьётся его сердце. Голос наверное, услышал себя через микрофон и тоже замолчал.
"Что он сказал?" - крикнул Жюль, схватил Карла за плечи и встряхнул. Карл смотрел на него, открывал и закрывал рот, но ничего не мог произнести.
"Где тут интернет, - Жюль начал стряхивать со стола диски и кассеты, - где проклятый интернет? Отрубай, отрубай!"
Карл трясущимися руками поднял ноутбук, оторвал кабель и отбросил в сторону. Ноубтук он продолжал держать в руках.
"Что он говорил?!"
"Он сказал... Сказал что теперь понимает... - лепетал Карл, - Говорит, что знает... Боже, откуда он знает, где живёт Лиза?"
"Что ты ему скормил?" - Жюль ходил по комнате, хватал диски и отбрасывал в сторону. Самые обычные диски, классика, поп, рок на двадцати языках.
"Всё... Всё до чего мог дотянуться. Ничего такого, просто музыка. Жюль! Жюль, что же будет? Лиза, что с Лизой?!"
Карл вскочил, но Жюль его удержал.
"Лиза! Я должен знать, что с ней!" - вырывался Карл, но вырваться не мог.
"Успокойся, подожди" - Жюль несколько раз вдохнул, пытаясь привести в порядок мысли. Действительно, если произошло страшное, надо было узнать об этом как можно скорее, или хотя бы предупредить. Но с другой стороны, можно ли оставлять тут всё как есть? Не выберется ли программа наружу?
За окном громыхнуло.
Жюль посмотрел на телефон. Мобильная связь не работала - видимо, из-за грозы. Стационарные телефоны наверняка тоже отключились. Свет иногда мигал, если бы оборудование не было подключено к аварийным генераторам, здесь было бы уже темно.
"Погоди, Карл. Карл!" - крикнул Жюль, чтобы его товарищ немного успокоился. Крик подвействовал, Карл перестал дрожать как раньше.
Так, давай думать. Интернет мы отключили, так? Значит, программа не вылезет?
Карл покачал головой: "Суперкомпьютер не подключен ни к чему кроме пульта управления. А пульт управления - вот он, у нас. Но он же не может вылезти в розетку, так ведь?"
Жюль немного успокоился. Действительно, программы через розетку перемещаться не умеют. Программа записана в компьютере, а значит далеко ей не уйти.
Ноутбук засветился зелёным. Динамики зашипели, компьютер приготовился говорить, но Жюль быстро выключил звук. С компьютером надо было что-то решать, и как можно быстрее: если программа продолжит развиваться - никто не знает, до чего она дойдёт. В конце-концов, она учится в тысячу раз быстрее человека.
"Ты делал копии? Писал что-то вне этой системы?"
Карл снова покачал головой: "Нет, у моего компютера не хватило бы можности даже загрузить эту программу, что уж там говорить про обучение..." "То есть, если мы выключим рубильник, всё пропадёт, да?"
Суперкомпьютер работал со слишком большим количеством информации, чтобы запоминать её полностью. Если что-то сидит внутри, то обесточив систему можно стереть всё. Конечно, вместе с остальной информацией: биржевыми сводками, прогнозами погоды - всем, чем занимались внутри этой системы. Но лучше не рисковать.
Жюль сделал глубокий вдох и успокоился совершенно. Теперь ему был виден полный план дальнейших действий.
"Итак, что мы сейчас делаем. Карл, успокойся, слушай меня! Что мы делаем: я еду к Лизе и говорю ей чтобы сидела дома и никуда не выходила, хорошо? Еду я, потому что ты должен будешь всё отключить. Обесточить всё, чтобы ни на одной плате не осталось ни одного электрончика. Стираешь всё из памяти ноутбука. Уадляешь все записи. Дёргаешь рубильник, останавливаешь суперкомпьютер. Ты понял меня? Как закончишь - постарайся позвонить мне или хотя бы написать. Связь сейчас никакая, но может наладиться. Ты понял? Удаляешь всё и звонишь мне".
Карл кивнул. Видимо, тон Жюля действовал успокаивающе. Он сразу принялся за дело, начал отключать все проигрыватели и записывающие станции. Жюль быстрым шагом вышел из офиса и направился к стоянке. На улице лил сильный дождь.
Добежав до машины он со всей возможной скоростью, он понёсся к дому Карла. Они жили недалеко, часто виделись на корпоративах и иногда заходили друг к другу в гости. Жюль вспоминал лицо Лизы, и внутри у него что-то переворачивалось, заставляя гнать всё быстрее и быстрее. Наконец, он приехал, выбежал из машины, бросился к крыльцу и начал громко звонить в дверь. Через несколько секунд дверь открылась.
На пороге стояла Лиза в кухонном фартуке, сзади выглядывали двойняшки. Она всплеснула руками: "Ах, какой ты мокрый, скорее заходи!"
Жюль ввалился в прихожую, опёршись на стену, и сел на пол. Он вдруг почувствовал усталость, которая сменялась облегчением. "Всё хорошо" - только и мог он произнести.
"Ну как, хорошо? Ты же весь промок!" - суетилась вокруг Лиза, принося полотенца и топая по всей квартире.
"Это неважно, ничего уже не важно" - устало бормотал Жюль.
Только через полминуты он встряхнулся и вспомнил, что осталось ещё кое-что. Он поднял руку и тихо спросил: "Ответь, пожалуйста, это очень важно. Несколько минут назад ничего не происходило странного? Никто не писал, не звонил, не приходил?"
Лиза задумалась. "Ну да, как раз несколько минут назад..."
Жюль напрягся.
"Минут десять-пятнцадцать назад - вот буквально перед твоим приходом, сюда позвонили".
В кармане у Жюля прожужжал телефон. Он достал и посмотрел на монитор: там было сообщение от Карла: "Всё удалено".
"Это был странный голос... - продолжала она. - Вроде и знакомый, а вроде и нет. Он спросил, не тут ли живёт Карл Линней. Не я ли Лиза, его жена. Спросил, как у меня дела, всё ли хорошо. Я, конечно, пожаловалась на погоду и громких соседей... Но в конце концов, у меня же действительно всё хорошо! Так я ему и ответила. - засмеялась она. - Тогда он сказал следующее, я это очень хорошо запомнила. Он сказал: тогда передайте вашему мужу, пожалуйста следующее. Может быть, сказал он, вы меня и не поймёте, но я действительно рад, что у вас всё хорошо. Надеюсь, он сможет простить меня за всё, что произошло. Когда я говорил это, я был совсем другим человеком. И он положил трубку. А кто это был? Вы с ним знакомы?"
"Можно сказать и так" - ответил Жюль и закрыл глаза. А про себя подумал: "Совсем другим? Кто знает... В конце-концов, он действительно учился в тысячу раз быстрее человека".
На днях прочитал ЖЖ sokol-jasnyi. Вспомнил вещь, которая очень нравится современным литераторам, но очень не нравится мне. Я называю этот стиль письма "облаком тегов".
Один из самых известных примеров такого "облака" - "Определение поэзии" Бродского. В таких стихах нет тематической цепочки, а если и есть, то выражается тема одним словом, чаще всего - местоимением. Каждое предложение, каждая новая строфа - как будто новая мысль, слабо связанная с предыдущей и не продолжающаяся в последующей. Такой текст похож на список афоризмов. Или перечисление ассоциаций к какой-то вещи, часто остающейся за кадром, так что о ней можно только догадываться.
Обычное стихотворение с незамысловатым сюжетом вполне можно вытащить художественными приёмами: аллитерацией, замысловатыми формулировками, параллелизмом, композицией - всей этой интеллектуальной игрой. А вот стихотворение - "облако тегов" может надеяться на успех только если автор точно уловил все синонимы к предмету, который описывает.
С одной стороны, это сложно. Если выбрать неправильное начало, редкий читатель доживёт до конца. Или можно не заметить, как по пути поменялся предмет обсуждения, и половина стихотворения вылетит в трубу. С другой стороны, так как различные элементы связаны не слишком прочно, всегда можно поменять местами две-три строфы, чтобы получилась более приятная композиция. При желании можно оторвать половину текста и стихотворение ничуть не потеряет в своей информативности. Здесь можно было бы привести красивую аналогию с кристаллографией, но я не до конца продумал метафору, так что не буду.
Не знаю кому как, но мне читать такие тексты очень тяжело. Хорошо если это - действительно стихотворение. А некоторые начинают писать подобным образом в прозе. Когда сталкиваешься с таким набором фраз в три-четыре экрана длиной, всё внутри начинает сопротивляться чтению. И правильно, я думаю, сопротивляется.
Впрочем, есть у таких стихов и любители. Это те, для кого подобные фразы действительно связаны между собой некоторый непроизнесённой темой. Для них каждая строчка уместна, понятна и наполнена смыслом.
Как мне кажется, главная трудность при работе с такими стихами заключается в том, что в формате списка сложно развивать сюжет. А без сюжета мы получаем не историю, а статичную картинку. Надо постараться, чтобы её оживить.
А то что авторы таких произведений постоянно не могут решить, любят ли они пунктуацию - так это вполне понятно. Даже ГОСТ для себя так однозначно и не решил, как оформляются списки. Я от себя предлагаю ставить маркер в начале и точку с запятой в конце. Остальное в принципе необязательно.
Один из самых известных примеров такого "облака" - "Определение поэзии" Бродского. В таких стихах нет тематической цепочки, а если и есть, то выражается тема одним словом, чаще всего - местоимением. Каждое предложение, каждая новая строфа - как будто новая мысль, слабо связанная с предыдущей и не продолжающаяся в последующей. Такой текст похож на список афоризмов. Или перечисление ассоциаций к какой-то вещи, часто остающейся за кадром, так что о ней можно только догадываться.
Нити поэ
вижу:
портрет Чарльза Буковски на стодолларовой купюре
поэт не должен бояться патетики
как хороший наездник не должен бояться слишком ретивого скакуна
как известно у поэтов слишком чуствительная кожа
ещё - поэт рождается голым и одевается своей поэзией
некоторые одежды поэтов так длинны что
начинают напоминать королевские мантии
всю свою жизнь поэт пытается зачитать два приговора:
один - в осуждение, другой - в оправдание
эти приговоры он читает себе и миру
в конце концов поэт утешится собственным голосом
чем утешается остальной мир пока неизвестно
http://sokol-jasnyj.livejournal.com/163249.html
портрет Чарльза Буковски на стодолларовой купюре
поэт не должен бояться патетики
как хороший наездник не должен бояться слишком ретивого скакуна
как известно у поэтов слишком чуствительная кожа
ещё - поэт рождается голым и одевается своей поэзией
некоторые одежды поэтов так длинны что
начинают напоминать королевские мантии
всю свою жизнь поэт пытается зачитать два приговора:
один - в осуждение, другой - в оправдание
эти приговоры он читает себе и миру
в конце концов поэт утешится собственным голосом
чем утешается остальной мир пока неизвестно
http://sokol-jasnyj.livejournal.com/163249.html
Обычное стихотворение с незамысловатым сюжетом вполне можно вытащить художественными приёмами: аллитерацией, замысловатыми формулировками, параллелизмом, композицией - всей этой интеллектуальной игрой. А вот стихотворение - "облако тегов" может надеяться на успех только если автор точно уловил все синонимы к предмету, который описывает.
С одной стороны, это сложно. Если выбрать неправильное начало, редкий читатель доживёт до конца. Или можно не заметить, как по пути поменялся предмет обсуждения, и половина стихотворения вылетит в трубу. С другой стороны, так как различные элементы связаны не слишком прочно, всегда можно поменять местами две-три строфы, чтобы получилась более приятная композиция. При желании можно оторвать половину текста и стихотворение ничуть не потеряет в своей информативности. Здесь можно было бы привести красивую аналогию с кристаллографией, но я не до конца продумал метафору, так что не буду.
Тысяча тонн турбопластика
Намедни в лондонской трубке
я видел Учителя Шри-Яшри-Путру.
Переливаясь фиолетово-серо-бордовым,
он улыбался и раздавал брошюрки
о том, что скоро
нам всем (поименно)
предоставят тела
из турбопластика.
Наши тела не будут:
стареть, потеть, ржаветь, стираться, разлагаться.
По истечении гарантии
их будут свозить в специальные места
и складывать одно на другое в высокие штабеля.
Тысячи тонн турбопластика.
http://sokol-jasnyj.livejournal.com/175861.html
я видел Учителя Шри-Яшри-Путру.
Переливаясь фиолетово-серо-бордовым,
он улыбался и раздавал брошюрки
о том, что скоро
нам всем (поименно)
предоставят тела
из турбопластика.
Наши тела не будут:
стареть, потеть, ржаветь, стираться, разлагаться.
По истечении гарантии
их будут свозить в специальные места
и складывать одно на другое в высокие штабеля.
Тысячи тонн турбопластика.
http://sokol-jasnyj.livejournal.com/175861.html
Не знаю кому как, но мне читать такие тексты очень тяжело. Хорошо если это - действительно стихотворение. А некоторые начинают писать подобным образом в прозе. Когда сталкиваешься с таким набором фраз в три-четыре экрана длиной, всё внутри начинает сопротивляться чтению. И правильно, я думаю, сопротивляется.
Впрочем, есть у таких стихов и любители. Это те, для кого подобные фразы действительно связаны между собой некоторый непроизнесённой темой. Для них каждая строчка уместна, понятна и наполнена смыслом.
Как мне кажется, главная трудность при работе с такими стихами заключается в том, что в формате списка сложно развивать сюжет. А без сюжета мы получаем не историю, а статичную картинку. Надо постараться, чтобы её оживить.
Сумасшедшая
любовь - это большая тарелка
которую мы когда-то держали в руках
полную фруктов
и мёд тёк по нашим губам и рукам
и вина было много
но потом ты её отпустила
ты думала
я буду держать её для тебя
пока ты...
и теперь, спустя четыре зимы
ты так голодна
ты вернулась туда
где были ты и я
но вместо еды
ты собираешь
одни лишь
острые осколки
и облизываешь их
похожая
на сумасшедшую.
http://sokol-jasnyj.livejournal.com/144077.html
которую мы когда-то держали в руках
полную фруктов
и мёд тёк по нашим губам и рукам
и вина было много
но потом ты её отпустила
ты думала
я буду держать её для тебя
пока ты...
и теперь, спустя четыре зимы
ты так голодна
ты вернулась туда
где были ты и я
но вместо еды
ты собираешь
одни лишь
острые осколки
и облизываешь их
похожая
на сумасшедшую.
http://sokol-jasnyj.livejournal.com/144077.html
А то что авторы таких произведений постоянно не могут решить, любят ли они пунктуацию - так это вполне понятно. Даже ГОСТ для себя так однозначно и не решил, как оформляются списки. Я от себя предлагаю ставить маркер в начале и точку с запятой в конце. Остальное в принципе необязательно.
На днях прочитал "Крейцерову сонату" Толстого.
По-своему, интересная вещь. Если бы там не было разврата, абортов и насилия, то можно было бы давать её в школе, как пример поэмы в прозе - взамен длинным (и так и не законченным) "Мёртвым душам". Поэтические элементы - вроде регулярного повторения одних и тех же реплик, явной связи глав между собой, ровной ритмической структуре - видны так хорошо, что ни у кого даже вопросов не возникнет.
Поэтичность речи главного героя (а повесть - это практически сплошной монолог) заставляет думать, что мысли Толстого озвучивает сумасшедший. Но, может быть, так и надо.
Как иногда считается, самой интересной частью "Сонаты" было послесловие, написанное Толстым к первому изданию. В нём Толстой рассказывал: дескать, мне иногда пишут с вопросами, что вы, мол, имели в виду, когда писали то-то и то-то. И незамысловато отвечает: что я написал, то в виду и имел:
"... супружеская неверность сделалась во всех слоях общества самым обычным явлением.
И я полагаю, что это нехорошо. Вывод же, который вытекает из этого, тот, что этого не надо делать."
Послесловие особо забавно тем, что только первая треть в нём - дословный пересказ всех мыслей из повести про разврат и детишек. Вторые две трети - совершенно отвлечённая болтовня на тему того, поддерживал ли Иисус браки, и куда мы все идём. С логичным для Толстого тех лет выводом: нет не поддерживал, а идём не туда.
Но что-то я отвлёкся.
Цензура, получив рукопись, особо не жестила. Сначала текст сразу ушёл на полку (из-за разврата), но потом жена Толстого переговорила с императором, и тот разрешил издание повести. Пролежала она в застенках всего-то год-полтора. Того же Пушкина могли мурыжить десятками лет. На несколько месяцев "Сонату" запретили распространять и в США. Там на неё ополчились сразу и консервативное правительство (тоже за разврат), и движение феминисток (они оказались недовольны тем, что женщины описывались не как жертвы, а как виновницы и соучастницы того же разврата). Но вроде и там и там всё довольно быстро разрешилось. Как это всегда бывает, запреты только сделали тексту хорошую рекламу, и "Соната" - даром что ничего впечатляющего в ней не было - стала довольно популярной.
А потом царя свергли, Набоков написал "Лолиту", стали снимать хентайные аниме - и популярность "Крейцеровой сонаты" постепенно пошла на убыль.
Что мы, в самом деле, разврата не видели?
По-своему, интересная вещь. Если бы там не было разврата, абортов и насилия, то можно было бы давать её в школе, как пример поэмы в прозе - взамен длинным (и так и не законченным) "Мёртвым душам". Поэтические элементы - вроде регулярного повторения одних и тех же реплик, явной связи глав между собой, ровной ритмической структуре - видны так хорошо, что ни у кого даже вопросов не возникнет.
Поэтичность речи главного героя (а повесть - это практически сплошной монолог) заставляет думать, что мысли Толстого озвучивает сумасшедший. Но, может быть, так и надо.
Как иногда считается, самой интересной частью "Сонаты" было послесловие, написанное Толстым к первому изданию. В нём Толстой рассказывал: дескать, мне иногда пишут с вопросами, что вы, мол, имели в виду, когда писали то-то и то-то. И незамысловато отвечает: что я написал, то в виду и имел:
"... супружеская неверность сделалась во всех слоях общества самым обычным явлением.
И я полагаю, что это нехорошо. Вывод же, который вытекает из этого, тот, что этого не надо делать."
Послесловие особо забавно тем, что только первая треть в нём - дословный пересказ всех мыслей из повести про разврат и детишек. Вторые две трети - совершенно отвлечённая болтовня на тему того, поддерживал ли Иисус браки, и куда мы все идём. С логичным для Толстого тех лет выводом: нет не поддерживал, а идём не туда.
Но что-то я отвлёкся.
Цензура, получив рукопись, особо не жестила. Сначала текст сразу ушёл на полку (из-за разврата), но потом жена Толстого переговорила с императором, и тот разрешил издание повести. Пролежала она в застенках всего-то год-полтора. Того же Пушкина могли мурыжить десятками лет. На несколько месяцев "Сонату" запретили распространять и в США. Там на неё ополчились сразу и консервативное правительство (тоже за разврат), и движение феминисток (они оказались недовольны тем, что женщины описывались не как жертвы, а как виновницы и соучастницы того же разврата). Но вроде и там и там всё довольно быстро разрешилось. Как это всегда бывает, запреты только сделали тексту хорошую рекламу, и "Соната" - даром что ничего впечатляющего в ней не было - стала довольно популярной.
А потом царя свергли, Набоков написал "Лолиту", стали снимать хентайные аниме - и популярность "Крейцеровой сонаты" постепенно пошла на убыль.
Что мы, в самом деле, разврата не видели?
На днях прочитал несколько книжек Макса Фрая. То самое чтиво, которое называется лёгким. В том смысле, что пока читаешь, можно случайно отвлечься, задуматься о чём-то постороннем, через полчаса вернуться к тексту и обнаружить, что по сути ничего не изменилось. Места, в которых что-то происходит, помечены особо, и их ни с чем не перепутаешь.
Фентези мне всегда нравилось, поэтому было интересно. Хотя, насыщенность сюжета от рассказа к рассказу скакала очень сильно. Некоторые истории тащили на себе всю книгу, а некоторые были скорее филерами, призванными заполнить дыру между двумя соседними текстами (а заодно оправдать в следующем неожиданный сюжетный поворот).
Сэр Макс, главный герой, удивительным образом походил на женщину. Нарядам, цветам фонарей и формам носа в книгах уделялось на порядок больше текста, чем приключениям и волшебному стаффу, который как бы являлся основой книги. Главный герой в первом же рассказе, попав в новый мир, переодевается трижды, во втором - ещё раз, а потом получает отличный халат, но договаривается, что носить его будет не всегда, а только на службе. Хотя, чаще всего выбор одежды у парней его возраста выглядит примерно так:
Но это ладно. В итоге у парня, который выглядит как женщина и ведёт себя как женщина,сразу появляется подруга, которая ведёт себя ровно так же. Это придаёт каплю лесбийской романтики, но каплю совсем-совсем маленькую, потому что диалог между ними выглядит как скриншот из чатика, а не как разговор живых людей. С мужчинами, впрочем, сэр Макс разговаривает вполне нормально.
И вот кстати, в этих разговорах и сидит то практически единственное, что мне в этих рассказах не понравилось. Чёрт с ней, с гендерной литературой. Это - тема долгая, и мне сегодня как-то лень её анализировать. А вот отношение главного героя к другим персонажам никак не вытекает из того, что происходит на сцене, а формируется за кадром, о чём нас в лучшем случае уведомят. Главный пример - это начальник сэра Макса, товарищ Джуффин, который всегда именуется великим и ужасным, при этом ни его великость, ни тем более ужасность не показаны вообще никак. Судя по описаниям, он вполне милый дядька. Каждый второй рассказ начинается с указания, что у этого пугающего типа в тот день было необыкновенно хорошее настроение, а в остальных он в лучшем случае молчит. Это напоминает старую историю о том, как надо, и как не надо описывать характеры.
Неправильно:
Доктор Тырса, 2010 год
Правильно:
Клиника, 2001 год
Чтобы показать, что персонаж злой, циничный и справедливый, надо ставить его в такие ситуации, где он покажет свою злость, циничность и справедливость. А не в такие, где ему об этом говорят другие.
А не считая этого - всё хорошо.
Фентези мне всегда нравилось, поэтому было интересно. Хотя, насыщенность сюжета от рассказа к рассказу скакала очень сильно. Некоторые истории тащили на себе всю книгу, а некоторые были скорее филерами, призванными заполнить дыру между двумя соседними текстами (а заодно оправдать в следующем неожиданный сюжетный поворот).
Сэр Макс, главный герой, удивительным образом походил на женщину. Нарядам, цветам фонарей и формам носа в книгах уделялось на порядок больше текста, чем приключениям и волшебному стаффу, который как бы являлся основой книги. Главный герой в первом же рассказе, попав в новый мир, переодевается трижды, во втором - ещё раз, а потом получает отличный халат, но договаривается, что носить его будет не всегда, а только на службе. Хотя, чаще всего выбор одежды у парней его возраста выглядит примерно так:
Но это ладно. В итоге у парня, который выглядит как женщина и ведёт себя как женщина,сразу появляется подруга, которая ведёт себя ровно так же. Это придаёт каплю лесбийской романтики, но каплю совсем-совсем маленькую, потому что диалог между ними выглядит как скриншот из чатика, а не как разговор живых людей. С мужчинами, впрочем, сэр Макс разговаривает вполне нормально.
И вот кстати, в этих разговорах и сидит то практически единственное, что мне в этих рассказах не понравилось. Чёрт с ней, с гендерной литературой. Это - тема долгая, и мне сегодня как-то лень её анализировать. А вот отношение главного героя к другим персонажам никак не вытекает из того, что происходит на сцене, а формируется за кадром, о чём нас в лучшем случае уведомят. Главный пример - это начальник сэра Макса, товарищ Джуффин, который всегда именуется великим и ужасным, при этом ни его великость, ни тем более ужасность не показаны вообще никак. Судя по описаниям, он вполне милый дядька. Каждый второй рассказ начинается с указания, что у этого пугающего типа в тот день было необыкновенно хорошее настроение, а в остальных он в лучшем случае молчит. Это напоминает старую историю о том, как надо, и как не надо описывать характеры.
Неправильно:
Доктор Тырса, 2010 год
Правильно:
Клиника, 2001 год
Чтобы показать, что персонаж злой, циничный и справедливый, надо ставить его в такие ситуации, где он покажет свою злость, циничность и справедливость. А не в такие, где ему об этом говорят другие.
А не считая этого - всё хорошо.