"Знаешь?" - как-то раз бессонной ночью сказал Демье своей супруге, уже уснувшей. Та пошевелилась и её дыхание стало тише. "Мне кажется, этот шарлатан всё испортил. Он заставлял меня носить маску, чтобы сохранить зрение, а в итоге вместо того чтобы сорок дней видеть мир вокруг я двадцать два часа в сутки смотрел на темноту".
"Не говори так, Оноре, - заспанно ответила ему жена, - никто не может знать что бы было. Может, ты бы перестал видеть уже на следующий день?"
Демье, уже много раз обсуждал это сам с собой, и знал, что ответить:
"А если бы нет? Если бы я провёл хотя бы два полноценных дня..."
"Ты много сделал за это время, - ответила Александра, - твои "поющие" прекрасны" - и она поцеловала мужа.
Тот замолчал. Она повернулась и затихла. Через минуту она уже дышала так ровно и глубоко, как умеют только спящие, а он лежал на спине и повторял про себя её слова.

Его по-прежнему будили по утрам, он всё так же сидел днями напролёт у окна, но теперь уже без повязки на глазах. Он сидел, открыв глаза, до тех пор пока они не начинали зудеть, потом на пару секунд закрывал и открывал опять. Вокруг была та же темнота, что и всегда. Время от времени он говорил себе что-нибудь вроде "проклятый доктор, он всё испортил" - и сам злился на себя, того доктора и всех, кто до такого довёл. Он бил со злостью по креслу, в котором сидел, плакал, кричал и ругался. Проходило несколько часов, и в пустом доме появляась кухарка или сиделка с его сыном. Они ходили по комнатам, иногда заглядывая к нему и задавая глупые вопросы вроде "как вы себя чувствуете" - и тут же уходили, не дожидаясь ответа. "И за что мне такое?" - думал Оноре, сам доводя себя до слёз этим вопросом. Он вспоминал своё прошлое - и оно казалось ему совсем обычным, даже хорошим. Он хорошо учился, почти не дрался, а что до Александры - так они почти сразу поженились! Много рисовал, собрал две выставки, где познакомился с будущей женой. Он даже предлагал ей оставить работу! Двухсот франков в месяц, что он получал, хватило бы чтобы не делать больше ничего, при этом содержать кухарку, сиделку, садовода и горничную. Но Александра последовательно отказалось почти от всего. А теперь где взять на это деньги? Их сбережений хватит на пару лет, не больше. Перед мысленным взором Демье прошли красочные картинки его будущей нищей жизни. Вот от него уходит жена, вот дом разрушается, он бродит по тротуару, протягивает руку, ему дают какие-то монетки и он, сидя у широкой стены, жуёт чёрствый хлеб. Это выглядело так реалистично, что он совсем забыл о своей слепоте и весь оставшийся день разглядывал эту трагичную историю.

Вечером Александра пришла с хорошим настроением. Она напевала про себя старую песенку. За ужином она рассказала, что нашла покупателей на "поющих". Её можно будет продать за фантастические тысячу франков!
- Надо же... - ответил Оноре, обрадовавшись, но не очень, - а кто покупает?
- Кто-то покупает. Но представь себе только: тысяча франков! Это же можно ещё целый год оплачивать сиделку, а если попрощаться с кухаркой - то и полтора.
- Это был Жан, да? Камиль? Он всегда меня поддерживал... Я многим ему обязан...
- Нет, это не он - ответила Александра упрямо.
- Ну а кто же тогда?
- Кто-то другой. Ах, Оноре, да разве это важно, кто покупает твою картину? Если он покупает, значит он ею восхищён. Значит, он считает её важной. И ты тоже должен считать свою работу важной и стоящей таких денег.
Демье повесил голову. Радость от продажи картины, прежде захватывавшая его на несколько дней, испарилась очень быстро. Александра оказалась рядом, обняла его голову, прижала к себе.
- Ах, бедненький мой. Не переживай, всё будет хорошо.
"Ничего не будет хорошо" - подумал он, но ничего не сказал. Прежде продажа работ давала ему силы работать дальше, а сейчас работа остановилась, и никогда больше не начнётся. Жизнь заканчивалась, и заканчивалась довольно грустно. Вечером, сидя на кровати перед сном, Демье поднял ладони, как поднимал их тысячу раз. В темноте он видел их перед собой, как настоящие, исчерченные линиями жизни и смерти. Ему представлялось, что он держит в ладонях лёд, но он тает, и невидимые капли скользят по пальцам и падают вниз. И ощущение того, что вся его жизнь плавится, утекает и исчезает встало вдруг столь отчётливо, что он в самом деле ощутил, что его ладони полны воды. Чуть позже он понял, что это были его же слёзы.

Прошло ещё полтора месяца. Демье не занимался ничем. С утра, поднявшись, он сидел на кресле в гостиной или на стуле в кабинете - а может и на своей кровати. Сидел подолгу, думая о том, же, о чём думал вчера - о прошлом, о том что было и чего больше не будет. Перебирал у себя в памяти бусинки воспоминаний, красочных и ярко сверкающих на фоне его тёмного настоящего. Он чувствовал себя всё хуже. В один из дней он поднялся с кровати с намерением продолжить жить как прежде. Пройдя пару шагов, нащупав рубашку и брюки он оделся, застегнул все пуговицы, подошёл к двери своей комнаты и остановился. В доме была тишина, все ушли ещё утром и до вечера не вернутся. Мысль о том, что никто не будет его видеть, отвлекать, оценивать, привлекала. Хотелось пройтись по комнатам, вспомнить чувство владения своим домом. Казалось бы, он прожил в этом доме много лет и сможет ориентироваться даже с закрытыми глазами. Оноре открыл дверь комнаты, сделал пару неуверенных шагов, потом остановился. Где-то впереди была лестница. Раньше по этой лестнице он ходил не глядя, в одной руке держал кружку, в другой газету, теперь он не мог пошевелиться, потому что не знал, где она. Ощущения в ногах говорило, что ровная поверхность заканчивается буквально в двух сантиметрах он носков туфлей. Значит, тут же должны были быть перила, но руки их не находили. Проведя по воздуху пару раз, Оноре попытался нащупать перила лестницы, но их нигде не было. Он пригнулся, вытянулся, но не ощущал их ни впереди, где, как он чувствовал, они были всегда, ни сбоку - нигде. По коже прошёл неприятный холод. Он чувствовал, что впереди спуск, провал в полу. Чтобы удержаться, ему надо схватиться за что-то руками, но схватиться не за что. Он провёл ногой по полу, проверил впереди, сбоку. Провала не было. Лестница была ещё далеко, Ему стало ещё хуже: где же он тогда? Спуск всегда был в двух шагах от двери в его комнату, а теперь он ищет его и не находит. Опустившись на колени, он стал ощупывать пол вокруг себя. Вытянув руки, он трогал доски, вертелся вокруг себя и пытался вспомнить, куда надо было направиться.
Рука нащупала гвоздики, потом переход от тонких мягких досочек к широкой и плотной. Это первая ступенька. Подобравшись к ней, проведя ладонями по краю, сбоку он нащупал тонкие перила. Вздохнув, от схватился за них обеими руками и поднялся с колен. Ноги так и остались полусогнутыми. Он почти висел на перилах. Сразу испугался, что они не выдержат и надломятся, от этого стало страшней и ноги стали подкашиваться ещё сильнее. Прижавшись к перилам всем телом, держась обеими руками, он снова опустился на пол. Хотелось отдышаться, почему-то он страшно устал.
Прошло довольно много времени, прежде чем он решился продолжить спуск. "Это мой дом" - повторял он себе, но тело было сложно в чём-то убедить. Оно не узнавало этой лестницы, не узнавало перил. Он помнил, сколько ступенек ему надо пройти чтобы оказаться внизу, но каждая имела бесконечную высоту и в памяти казалось такой узкой, что удержаться не было никакой возможности. Подтянувшись, держась за перила, он поднялся, выпрямил непослушные ноги и нащупал ступнёй край ступеньки. Сдвинул ногу, не поднимая. Под ступнёй возник провал. Сжав перила покрепче, Оноре вытянул носок, чтобы нащупать следующую ступеньку. Её не было. Провал в полу оказался бездонным и нога ощущала только воздух. Память говорила, что ступеньки невысокие, но представить, где следующая, было невозможно. Одной рукой он перехватил перила и медленно переместился ближе к краю лестницы. Вытянул ногу посильнее. Потом сдвинулся ещё и ещё, пока наконец кончик ноги не коснулся твёрдой поверхности. Для этого пришлось вытянуть ногу так сильно, что она начала ныть. Оноре снова сел на пол, осторожно опустив своё тело, вытянув руки, по-прежнему держась за перила, но при этом вытянув ноги так, чтобы касаться при этом следующей ступеньки. Он сел, отдышался и понял, что находится в чудовищно неудобном положении: прижимаясь к перилам спиной, одной ногой вытянувшись вниз, другую отодвинув очень далеко.
Сейчас, сидя на полу, он чувствовал себя гораздо увереннее. Он развернулся, спустил на ступеньки вторую ногу, отпустил одну руку от перил и положил её на колени. Отдышался. Сам того не замечая, он всё равно плотно прижимался одним боком к перилам, но теперь он чувствал себя немного легче. Желание спуститься вниз уже почти пропало. Мысль о том, что сейчас надо будет снова встать и снова искать следующие ступеньки в темноте, ужасала. Посидев какое-то время, он лёг на спину. Вытянув руки он вдруг нащупал дверь в свою комнату. За всё это время он не прошёл и двух шагов.

Вернувшись домой под вечер Александра застала своего мужа сидящим в самом низу лестницы. Он сидел, прижавшись головой к перилам, сидя на последней ступеньке и смотрел в её сторону, закрыв глаза. На секунду испугавшись, она тут же подбежала к нему и взяла его за руки.
- Ты сам спустился с лестницы? Какой молодец! Я так рада за тебя!
- Прости, Александра, - отвечал он тихо, - я больше никогда не буду...
- Это же здорово! - не унималась она.
- Я хотел пройтись, но... Я больше никогда...
Александра сидела рядом с ним на последней ступеньке лестницы, обнимала его голову. Он еле слышно что-то говорил.
- Я договорилась, - сказала она наконец, - о твоей новой выставке.
Оноре замолчал, задумался.
- Какой выставке?
- Ты много всего нарисовал за последние полгода. Я давно хотела показать всё, что у тебя получилось. И вот, наконец, нашлась возможность.
- Но Александра! Я же не могу больше...
- Неважно! - горячо ответила она, - у тебя много прекрасных работ, и я хочу показать их миру.
Оноре не знал, что ответить. Александра рассказывала про зал, где они будут выставляться, про то, как и с кем она договорилась. Она уже примерно оценила стоимость всех работ, которые будут развешены, и она уверена, что добрую часть из этого удастся продать.
- Я даже уговорила Жана дать на недельку "поющих", мы повесим их на входе.
Оноре молчал. Слово "выставка" блестело для него как бриллиант, но ему было страшно что-то начинать. Сама мысль о том, что он больше никогда ничего не нарисует, пугала и мешала составлять какие-то планы. Казалось, обязательно есть какая-то проблема, что-то что она ещё не учла, из-за чего всё пойдёт прахом. Ощущение, что всё рушится и рассыпается, преследовало господина Демье последние несколько недель, и даже случайная радость в итоге рассыпалась под тяжестью этого чувства.