Александра всерьёз загорелась идеей выставки. Часами напролёт она шуршала бумагами, обдумывала план, располагала картины в том или ином порядке. К ней теперь часто заходили гости. Оноре сидел в кресле у стола и доброжелательно кивал каждому знакомому голосу. К нему подходили старые друзья, держали его за плечо, пожимали руки, говорили что-то ободряющее, но во всём ощущалось неестественность. Он был ещё жив, и всё же знал, что это будет его посмертная выставка.
- Я хочу чтобы на входе висели "Поющие". Они получились просто волшебно! - заявляла Александра
- Я не уверен, - отвечал Оноре и напрягал память чтобы вспомнить, что там было нарисовано, - кажется, ничем не примечательный сюжет.
- Но какое впечатление она оставляет!
- Ах, Александра... На одном впечатлении далеко не уедешь! - отвечал Оноре, на миг становясь тем знатоком изобразительного искусства, что был когда-то, - люди смотрят на картины чтобы видеть образы, сюжет, мастерство художника. Впечатление мимолётно, его не ухватишь и им не поделишься.
- Не знаю... Глядя на эту картину я вижу ощущение, с которым она была нарисована.
- Ты предвзята, а любой другой...
- Но эту картину же купили! - отвечала Александра, и с этим Оноре не мог поспорить, - её купили, а значит кто-то тоже увидел в ней что-то своё.

Оноре всё не мог допустить мысли о том, что всё пройдёт хорошо. Днём и ночью он думал, что может пойти не так. В то время как его жена сидела и перебирала картины, пытаясь понять какую куда поставить, он перебирал варианты, почему всё закончится плохо.
- Так и знай, никто не придёт. - заявлял он.
- Ну почему ты так думаешь? - отвечала она, заполняя карточки с подписями
- Люди интересуются творчеством автора, пока он что-то может творить. А я уже ничего не нарисую. Зачем им старые картины художника, который ничего больше не сделает.
Александра отрывалась от карточек, походила к мужу, обнимала его и говорила:
- Люди любят тебя и твоё творчество, а значит всё будет хорошо.
- Ничего уже не будет хорошо, - отвечал он, но спорить переставал.

- Мне чего-то не хватает, - говорила она время от времени, - нужно какое-то настроение, которого ещё не было. Чтобы все чувствовали, о чём эта выставка.
Оноре не понимал, что она говорит. Он всё глубже и глубже погружался в тоску. Он много лет проводил дни стоя за мольбертом на природе или у окна, а теперь вынужденное безделие сводило его с ума. За первые дни он передумал уже все мысли, которые мог, и теперь обдумывал их по третьему-четвёртому разу. Он так часто злился на то, что с ним произошло, что уже устал от этого чувства и его слепота больше не вызывала в нём никаких эмоций. Даже грусть, которую он испытывал, приходила из-за чего-то стороннего, например от невозможности встать и заняться чем-то привычным: почитать газету, зайти в гости к старому другу. За те три месяца, что он провёл взаперти в своей мрачной перщере, он свыкся с мыслью, что больше никогда и ничего не случится.
- Знаешь, Александра, - сказал он ей как-то утром, пока сиделка собирала их сына внизу на кухне, - я чувствую, что после этой выставки меня ждёт смерть.
- Ах, Оноре, не говори так, - невозмутила ответила она, - всё будет хорошо.
- Нет, милая, я чувствую, что с этим всё заканчивается.
- Оноре, ты просто не хочешь признать, что жизнь продолжается. Пока ты живёшь, может случиться что-то хорошее. А так...
- Да что хорошего может случиться со слепым? - обиженно отвечал он, - ему подадут на две монетки больше чем вчера?
- Ой, Оноре, не преувеличивай. Мы не бедствуем, у меня есть своя работа, а если что - продадим ещё какие-нибудь твои картины. После выставки, я уверена, на них будет большой спрос!
Оноре качал головой.
Просидев весь день и ощущая неприятное желание сделать хоть что-то, но не имея возможности, к вечеру Оноре уже был совершенно без сил. Александра вернулась с работы, принеся какие-то холсты и много всякой мелочи. Дурное настроение Оноре сменилось безразличием ко всему. Они молча поужинали, посидели рядом на креслах.

- Знаешь... - неуверенно начала Александра.
Оноре промолчал.
- Я вижу, что тебе тяжело.
"Конечно, тяжело, я же слепой!" - хотел он ответить, но решил промолчать.
- И тяжелее всего тебе от того, что ты об этом молчишь. Ты ведь постоянно об этом думаешь, но не хочешь говорить. А если не говорить о мыслях, то они никуда не денутся?
- Мысли? - ответил Оноре, - Мысли могут куда-то деться. Со временем они все пропадают.
- А я думаю, они не пропадают. Мне кажется, они просто перестают тебя задевать, ты учишься думать так, что мысли, которые раньше тебя кололи, пролетают мимо и не задевают. Но они по-прежнему есть, просто ты их не замечаешь.
- Но если я их не замечаю, то есть ли они на самом деле? Они же есть только в моей голове, и если в моей голове их не видно даже мне, то есть ли они?
- Ах, Оноре, опять ты со своими софизмами! Если бы ты их и правда не замечал, то то было бы славно. Но ты же замечаешь все эти мысли, и просто учишься жить с той болью, что они тебе приносят. Но я хочу быть рядом с тобой и я хотела бы помочь тебе с этой болью справиться.
- Справиться? - Оноре начал злиться , - и как же? Ты поможешь мне рисовать? Я тебе скажу, куда вести кисточку, а ты проведёшь? Я тебе скажу, нарисуй собор - и ты нарисуешь? Я тебе скажу, куда я смотрю, а ты расскажешь, что я вижу? Не смеши меня!
Александра на минуту замолчала. Злость исчезла так же внезапно, как появилась.
- Прости, дорогая. Ты не виновата в том, что происходит, я просто...
- Оноре, а Оноре? - снова неуверенно заговорила. Немного помолчала и продолжила. - ты ведь хочешь рисовать?
- Конечно, я хочу рисовать, но...
- Знаешь... Когда мы собирались жениться... Ты помнишь? Ты обещал, что месяца не пройдёт, чтобы ты меня не нарисовал.
- Это правда, - ответил он тихо, - я это помню. Мне нравилось тебя рисовать. И я тебя и правда часто рисовал!
- Получается, за это время ты задолжал мне уже четыре рисунка?
- Получается что так, - ответил Оноре и совсем погрустнел. Прости, этот долг я тебе уже не отдам.
Александра поднялась со своего кресла.
- Я для тебя кое-что подготовила, - сказала она, прошла вглубь комнаты и вернулась с тяжёлым предметом. Когда она поставила его на пол, Оноре тут же понял, что это - тренога для мольберта.
- Ах, Александра, прошу, только без этого!
- Ой, ты слишком переживаешь, - сказала она, взяла его правую руку. Он немного сопротивлялся, но она дотянулась ею до мольберта. Там был натянут шершавый холст. Оноре коснулся его и тут же ощутил его запах. Он усмехнулся:
- Удивительно, я на ощупь могу угадать зернистость!
И тут же погрустнел и убрал руку.
Александра ничего не говоря подняла его на ноги. Тот, колеблясь, поднялся и пересел с её помощью на свой высокий рабочий стул. Оноре хотел сказать, что он не хочет этим заниматься, но не решался. В самом деле, ему очень хотелось снова рисовать, но как это сделать? И что он нарисует? Вслепую ничего нельзя...
Она встала рядом с ним, расстегнула пуговицы. С лёгким шуршанием платье спало на пол. Она расстегнула нижнее бельё и сбросила его на пол, распустила волосы. Взяла его руку и положила себе на живот.
Оноре ощутил пальцами её мягкую кожу. Провёл по животу, коснулся пальцами талии. Снова, как много лет назад, почувствовал себя неуютно из-за того что его пальцы такие грубые по сравнению с её кожей. Провёл пальцами до подмышек, дотронулся до плеча и коснулся тонкой ключицы. Провёл вниз к небольшой груди, погладив грудь ладонью коснулся кончиками пальцев набухших сосков - сначала правого, потом левого, искусанного при кормлении мальчика. Александра уже не держала его руку, он поднял ладонь и погладил её шею, уши, волосы, провёл ладонью по всему телу вниз до бёдер. Он так часто рисовал её тело, что в памяти тут же проявился точно и в мельчайших деталях её прорисованный образ. Александра взяла его правую руку и положила на основание мольберта, там были разложены кисти и краски. Он взял крупную кисть и попробовал пальцем щетину. Рядом стояли баночки с гуашью. "Давно я не рисовал гуашью" - подумал Оноре и макнул в ближайшую.
Он касался линий тела Александры и согласно им проводил линии на холсте, время от времени набирая краски. В какой-то момент он дотронулся до её лица и понял, что она стоит с закрытыми глазами.
- Ты не смотришь? - удивился он.
- Покажешь мне потом что получится, - прошептала она.

Спустя полчаса Оноре закончил. Он вспотел, а шея непривычно болела. Он не мог понять отчего, ведь ему не надо было смотреть то на картину, то на модель. Ещё сильнее болели плечи. Они с Александрой опустились в кресло и отдышались.
- Я уже давно так не уставал! - с облегчением сказал он,
- И правда, это было тяжело, - отвечала она. - но у тебя получилось!
Оноре не решался спросить, как вышло, но ему и не пришлось спрашивать.
- Ах, Оноре, это что-то невероятное!
- Правда? - спросил он, - На что это похоже?
- И на меня и одновременно... На что-то неземное. От этого исходит такое настроение, как будто дух свободы вырвался на волю!
- Какого оно хотя бы цвета? - задал он, наконец, тот вопрос, который мучил его последние полчаса.
- Хммм... Мне кажется, она зелёная.
- Зелёная? - Оноре задумался, а потом со смехом добавил: - тогда пусть она называется "Наяда".